Доллар двадцать центов
Больше всего он любил конец лета, не осень, хотя осень, быть может, уже наступила, на берегу стало холодно, и он любил гулять у моря сразу после заката, вокруг никого, вода была грязной, вода была грозной, а чайкам спать не хотелось, они не любили спать, чайки снижались, слетались к земле, устремлялись к его глазам и его душе — к тому, что от души его оставалось.
Если у вас почти не осталось души и вам об этом известно, значит, душа у вас еще есть.
Потом он садился и всматривался в морскую даль, а когда всматриваешься в морскую даль, во все верится с трудом, к примеру, в то, что есть такая страна, как Китай, или Соединенные Штаты, или такое место, как Вьетнам, или в то, что он некогда был ребенком, нет, если вдуматься, в это поверить нетрудно: у него было кошмарное детство, забыть его он не мог. А зрелость: вся эта работа, все эти женщины, а потом женщин не стало, и вот уже не стало работы, нищий бродяга в шестьдесят лет. Конченый человек, ничтожество, он имел доллар двадцать центов наличными, комнату, оплаченную на неделю вперед, океан… Ему снова вспомнились женщины, одни относились к нему хорошо, другие были просто мегерами, скрягами, слегка сумасшедшими и очень жестокими, комнаты и кровати, дома и рождественские праздники, работа и песни, больницы и скука, тоскливые дни и ночи, и ни надежды, ни смысла.
И вот чего стоят его шестьдесят: доллар и двадцать центов.
Потом он услышал, как они смеются у него за спиной, у них были одеяла, бутылки и банки с пивом, кофе и бутерброды, они смеялись, смеялись, двое мальчишек, две молоденькие девчонки, стройные, гибкие тела, никаких забот, потом кто-то из них увидел его.
— Эй, а это еще что такое?
— Господи, да откуда мне знать!
Он не пошевелился.
— Может, это человеческое существо?
— Может, оно дышит? И трахается?
— Что ему трахать?
Все рассмеялись.
Он поднял свою винную бутылку, там оставалось совсем немного, было самое время выпить.
— Оно шевелится! Смотрите, оно шевелится!
Он встал, смахнул с брюк песок.
— У него есть руки, ноги! У него есть лицо!
— Лицо?
Они вновь рассмеялись, он не мог ничего понять, дети такими не были, плохих детей не бывает, а эти какие?
Он подошел к ним.
— Быть стариком не стыдно.
Один из мальчишек допил пиво из банки, он отшвырнул банку в сторону.
— Стыдно иметь за плечами попусту прожитые годы, папаша, а ты их, кажется, прожил зря.
— И все-таки я хороший человек, сынок.
— А что, если одна из этих девчонок предложит тебе побаловаться ее мохнаткой, папаша? Ты что будешь делать?
— Не надо, Род, так нельзя разговаривать!
Это молвила девушка с длинными рыжими волосами, она поправляла на ветру свои волосы, казалось, она раскачивается на ветру, вцепившись пальцами ног в песок.
— Ну что, папаша? как бы ты поступил? Что, если бы одна из этих девчонок тебе дала?
Он отошел от них — обойдя одеяло, он направился по песку к дощатому настилу.
— Род, зачем ты так разговаривал с этим несчастным стариком? Иногда я тебя ненавижу!
— Иди ко мне, крошка!
— Нет!
Он обернулся и увидел, что Род гоняется за девушкой, девушка вскрикнула, потом рассмеялась, потом Род поймал ее, и они упали в песок, смеясь и продолжая бороться, он увидел, что другая парочка стоя целуется.
Он одолел дощатый настил, сел на скамейку и смахнул с ног песчинки, потом он надел башмаки, десять минут спустя он уже был в своей комнате, он снял башмаки и лег на кровать, свет он включать не стал.
Раздался стук в дверь.
— Мистер Снид?
— Да?
Дверь открылась, на пороге стояла хозяйка, миссис Коннерс. Миссис Коннерс было шестьдесят пять, лица ее в темноте не было видно, он был рад, что лица ее в темноте не видно.
— Мистер Снид?
— Да?
— Я сварила суп. Я сварила чудесный суп. Может, принести вам чашечку супа?
— Нет, что-то не хочется.
— Ну что вы, мистер Снид, это чудесный суп, очень вкусный! Давайте я принесу вам чашечку!
— Ну хорошо, несите.
Он встал, уселся в кресло и начал ждать, дверь она оставила открытой, и в комнату проникал свет из коридора, отблеск света, маленький лучик, падал ему на колени, туда она и поставила суп. Чашку супа с ложкой.
— Вам понравится, мистер Снид. Я варю вкусный суп.
— Спасибо, — сказал он.
Он сидел и смотрел на суп. Суп был желтый, как моча, это был куриный бульон, без мяса, он сидел и смотрел на пузырьки жира в бульоне, он сидел так какое-то время, потом он вынул ложку и положил ее на туалетный столик, потом он поднес чашку к окну, отцепил сетку и бесшумно выплеснул суп на землю, поднялся слабенький пар. Потом и он исчез, он поставил чашку на столик, закрыл дверь и снова лег на кровать, было темней, чем обычно, он любил темноту, в темноте заключался смысл.
Прислушавшись очень внимательно, он услыхал океан, он вслушивался в океан какое-то время, потом он вздохнул, один раз глубоко вздохнул и умер.
